Румынская повесть 20-х — 30-х годов - Генриэтта Ивонна Сталь
— Их было двое? — спокойно и внимательно переспросила она. — Один большой, с заячьей губой, другой маленький такой, чернявый.
— Именно так, — подтвердил господин Василиу. — Они самые. Да я этих людей, сдается, знаю. Они тутошние — из соседней долины. Губастого так и зовут «Заяц». Хотя нет, маленького звать Зайцем. Они уехали вслед за гуртами.
— А неизвестно, воротились ли оттуда?
— Должно быть, воротились, как только устроили овец на зимовку. Второго звать Калистрат Богза.
— Которого?
— Того, с заячьей губой. Видишь, их было двое, я даже их имена вспомнил. Что же ты все про троих толкуешь?
— Так, втемяшилось что-то, — пробормотала она, полузакрыв глаза. — Теперь понимаю: их было ровно столько, сколько ты сказал.
Мгла постепенно рассеивалась. В Сабасе их было трое. На этой стороне горы Стынишоары, в Сухе, Некифора Липана уже не было. Где же он? Не в поднебесье же взлетел, не сквозь землю провалился. Разгадка таилась в этих местах, между Сабасой и Сухой. Калистрата Богзу и его товарища можно найти дома — в одной из двух долин. От них прежде всего должна она узнать, что сталось с Липаном: к солнцу ли взмыл, поток ли его унес.
Волею божьей следы, конечно, сохранились. Ее долг — воротиться и найти их. Святая Анна уж и знак подала — остановила ветер, повернула его в обратную сторону.
Примет, подобных этим, оказалось немало.
Внезапно в глубине комнаты отворилась дверь с маленьким круглым оконцем на уровне головы. Чей-то зоркий глаз уже не раз приникал к этому окошку. Теперь показалась обладательница зорких глаз. То была круглолицая женщина, пышногрудая, широкобедрая. Господин Йоргу отступил в глубину комнаты, освобождая место для сборчатой юбки супруги. Горянка сразу сообразила, что эта женщина, белолицая, дебелая, в красных чулках и мягко шлепающих домашних туфлях, достойна самого пристального внимания.
— Ты верно все вспомнил, — обратилась женщина к корчмарю, усаживаясь на стул, — а вот имя одного из тех двух ты почему-то запамятовал. Неужто не записал в книгу?
— Нет. У меня записан только Богза. Но я знаю, что второго зовут Заяц.
— Как бы не так, — возразила хозяйка. — Заяц — это прозвище того же Богзы; у него видны передние зубы из-под раздвоенной губы. Второго звать Илие Куцуй, это все могут подтвердить. Разве мы их не знаем? Разве они не живут в долине у Двух Яблонь?
— А ведь сдается мне, ты в самую точку попала, жена, — сказал купец и восхищенно рассмеялся, глядя на гостей.
— Уж и не знаю как поклониться вашей хозяйке за эти слова, — проговорила Витория, и в ее голосе послышалось такое смирение, что Георгицэ ушам своим не поверил.
Жена господина Василиу удобнее расположилась на стуле и опустила подбородок на пышную грудь.
— А ты, милая, видать, собираешься взыскать должок с одного из них. Оно и понятно: надулись, разнесло их, точно жаб на пруду. С женой Богзы мы вроде бы сродственницы. Так вот с некоторых пор занеслась, к нам и не заглядывает. «Что ж ты, Иляна, спрашиваю, аль позабыла прежние дороги и прежних друзей?» — «Да нет, недосуг просто, больно дел много». Так отрежет — аж дух схватывает. Недосуг ей, видите ли, а сама что ни день то у примаревой жены торчит, то у попадьи околачивается. А что, муженьки задолжали за овец, купленных осенью?
Витория молчала, пристально глядя на нее. Потом тихо проговорила, обращаясь прежде всего к жене господина Василиу:
— Возможно, кто из них и задолжал, только не знаю сколько и за что.
— Как же так? Разве муж не продал им овец?
— А мне откуда знать?
— Разве он тебе не сказывал?
— А как он мог мне сказать? Разве голоса пропавших до нас доходят? Я с самой осени, милая хозяйка, все равно что вдова.
— Бросил, что ли?
— И этого не знаю. Одному господу известно.
Корчмарша спросила шепотом, словно никого больше в комнате не было:
— А как звать тебя, голубушка?
Витория ответила, после чего хозяйка назвала себя.
— Милая Витория, — ласково и доверительно продолжала корчмарша, — дай расскажу, что узнала от жены второго, Илие Куцуя. Гафицей величают. Тоже о себе воображает, красавицей почитает себя, потому как муж обновами задаривает. Может, для него она и красавица, а на самом деле ничего в ней такого нет. Куцуй у нее под каблуком. Она гнет свое, а он будто так и надо: не иначе — заворожила его. Обе они — и она, и женушка Богзы — одного поля ягоды. Так-то ласково переглядываются, так-то ласково говорят, будто уста медом смазаны. А подвернись случай, глаза повыкололи бы друг дружке.
— Отчего же, милая госпожа Мария?
— Заелись, богатство с неба на них свалилось. А к весне, глядишь, новые сотни овец дадут приплод. Богза пьет беспросыпно. Ходит, надвинув кэчулу на бровь, а как наберется, придет домой, загонит ее в угол и ну костылять.
— Кого это, госпожа Мария?
— Иляну.
— Что так?
— Да так. Чтобы показать, что он мужчина и сила на его стороне. А ей хоть бы что. Утешить есть кому.
— А другой?
— Куцуй? Тот тоже пьет, но поменьше. И лижет свою Гафицу, точно кутенок. От Гафицы-то я и узнала, что говорит Куцуй насчет овец. Будто купили они их вместе с Богзой у дальнего гуртовщика. Отдали в руки все деньги, а он им — всех своих овец.
— Вот оно как! А что же тот горец? С ним-то что сталось? Домой в Таркэу воротился? Да нет, не воротился. Может, прихворнул в дороге? Тоже не слыхать. А то гуляет с какой-нибудь здешней зеленоглазой присухой? Наслышаны вы о том, или кто другой знает? Неужто и об этом ничего не ведомо? Тогда остается одно: спросить у них самих. Пускай скажут, направят туда, где его можно найти. Вдруг он им шепнул об этом на ушко…
— А вот позовут их к ответу, тогда и поглядим, чего стоит глупая бабья спесь.
Женщины бойко переговаривались между собой. Но тут господин Йоргу захлопнул свою книгу и встревоженно уставился на них.
— Погодите, милые сестрички, — проговорил он. — Вы что надумали? Где ж это видано — приписывать бог весть что, чуть ли не убийство, порядочным людям. Все знают, что хозяева они справные, богатство свое